Последнее время Илай чувствовал себя так, будто живет в чужой шкуре. Постоянное, гнетущее напряжение стало его привычным состоянием. Тяжелее всего было находиться рядом с Наибом. Каждый день Илай видел, как тот не выздоравливает, а продолжает медленно угасать, и вместе с ним угасала какая-то часть самого Илая. Он стал пропадать целыми днями, возвращаясь под вечер, изможденный долгими тренировками и бесцельными одинокими прогулками. Но даже это не спасало потому что дом неизменно ждал его, принося с собой ту самую боль, от которой он пытался убежать.
Ему начало казаться, что его чувства окончательно выцвели, иссохли, как старое дерево. Все чаще, ложась спать, он поворачивался к Наибу спиной. Ведь Наиб, казалось, и не желал его прикосновений? Так было проще. Илай часто просыпался среди ночи от того, что постель была пуста. Если раньше это вызывало в нем тревогу и щемящую жалость, то теперь лишь раздражение и усталую апатию. Ему стало все равно.
Он был бесконечно уставшим. Внутри зияла пустота, холодная и безразличная. От той горячей, светлой любви, что была когда-то, не осталось и следа. Абсолютно ничего. Теперь их брак был просто формальностью, удобной клеткой, где двое людей существовали рядом, но не вместе.
Мысль о том, чтобы уйти сейчас, казалась ему низостью. Бросить Наиба на самом дне? Это было бы неправильно, подло. Но и продолжать лгать, притворяться, что что-то еще живо.. На это у него не было сил. Да и Наиб, судя по всему, тоже остыл. Он больше не проявлял ни любви, ни простого участия, не слышал тихих просьб Илая, его отчаянных попыток достучаться.
А Илай продолжал заботиться, выжимал из себя последние соки, отдавал всего ради одной надежды, что однажды Наиб выкарабкается из этой проклятой депрессии, снова станет собой.
В ту ночь его разбудил приглушенный шум из другой комнаты. Илай с тихим стоном перевернулся на спину, и холодок одиночества знакомо кольнул его под сердце. Кровать с другой стороны была пуста. Ясно. Опять пошел курить. Ему было честно все равно. Не хотелось вставать, ругаться, что-то доказывать. Пусть делает что хочет, это не его жизнь.
Но почему-то внутри что-то болезненно сжалось.
Нет, он не мог просто взять и махнуть рукой. Наиб был важен для него? Наверное. А любил ли он его еще? Илай не находил ответа.
Все же, сдавленно вздохнув, он поднялся с постели. Его лицо было одутловатым от недосыпа, а во взгляде читались лишь подавленность и раздражение. Пройдя в зал, он бросил взгляд на балкон. Там было пусто. И что странно, в воздухе не витало привычного едкого запаха табака. Неужели пошел работать? Нелепая мысль, которую Илай тут же отбросил. Какие песни? Они ведь недавно ссорились из-за того, что Илай не интересуется его творчеством.
Он уже хотел вернуться назад, схватившись за голову, как с кухни донесся новый, более громкий стук. Илай замер в дверном проеме, чувствуя, как накатывает новая волна усталости. Нет, так нельзя. Нужно уложить его спать. Не дело это, ночью шуметь.
На кухне горел яркий свет, резавший глаза. Илай на мгновение зажмурился, прежде чем разглядеть Наиба.
— Ты почему не в постели? — его голос прозвучал ровно, до оскорбительности спокойно.
Наиб вздрогнул и резко обернулся.
— А ты… почему проснулся? — его голос дрогнул, выдав растерянность и испуг. Он пытался казаться обычным, но получалось плохо.
— Потому что ты шумишь, — уже строже произнес Илай, делая шаг внутрь. Его собственный тон неприятно удивил его, прозвучав грубее, чем он хотел. — Что ты делаешь? Тебе ночью заняться нечем?
— Извини, я… — Наиб суетливо попытался заслонить собой что-то на столе и неловким движением опрокинул миску. Глухой звук падения на кафель, и Наиб совсем потерялся, его плечи затряслись.
Илай застыл с каменным, холодным лицом, чувствуя, как раздражение пульсирует у него в висках. Он тяжело вздохнул.
— Хоть бы раз послушал меня и не дергался по ночам, — продолжил он давить, и в его словах уже явно звенела агрессия.
Наиб опустил голову, и Илай услышал тихое, сдавленное всхлипывание.
И в этот миг что-то переломилось. Гнев мгновенно ушел, сменившись острой, до тошноты, осознанием собственной неправоты.
Фитиль был подожжен, и теперь он сгорал от стыда.
— Прости… прости, я не хотел тебе мешать, — бормотал Наиб, приседая на корточки, чтобы собрать осколки миски. Его руки дрожали.
Илай стоял, как вкопанный, и молчал. В горле встал плотный, горячий ком. Он виновато отвел взгляд, не зная, что сказать, как загладить эту внезапную, ничем не оправданную жестокость по отношению к и без того разбитому человеку.
— Просто… пошли спать, ладно? — снова произнес он, пытаясь сохранить маску безразличия, но в его голосе уже появилась трещина. Наиб лишь мотал головой, не в силах говорить.
— Я хотел… сделать тебе сюрприз… прости… — он выдохнул, прикрывая лицо ладонью, и по его пальцам потекли слезы.
От этих слов Илая будто ударило под дых.
Сюрприз? К чему? Он сбился со счета дням, неделям. Его жизнь превратилась в однообразный, серый поток, где не было места праздникам.
Сдавленный вздох сорвался с его губ. Илай медленно опустился на колени перед Наибом, осторожно положил руки на его взъерошенные волосы и притянул его голову к своей груди.
— Пошли спать, хорошо? Тебе нужно отдыхать… — он не договорил, потому что Наиб вцепился в него с отчаянной силой, и его тихие всхлипы перешли в беззвучные, горькие рыдания.
— Я не хотел испортить тебе сон… в твой день рождения… прости… — выговаривал он сквозь слезы.
Илай не отреагировал. Эти слова просто не дошли до него.
— Главное, чтобы ты был здоров, — тихо, почти машинально сказал он. — Забудь об этом.
Сейчас важнее было успокоить Наиба, уложить его, дать ему хоть немного покоя. Он уговорил его вернуться в постель уже под утро, когда за окном начинало светлеть.
Устало потирая виски, Илай лег на свою половину и повернулся к спящему Наибу. Он смотрел на его осунувшееся лицо, подсвеченное синевой рассвета, и ждал, что сердце дрогнет, отзовется хоть каплей прежнего тепла.
Но внутри была лишь та же ледяная, утомленная пустота.
Как жаль.
Прости меня.
Мой мир. Прости.
Мысленно обращаясь к тому, кого уже не мог ни достичь, ни чувствовать. Он лежал и думал о том, как невыносимо тяжело жить с человеком, которого ты, кажется, больше не любишь. Как каждое утро это испытание. Как он хочет убежать, обрести покой, но его держит ужасающее чувство долга и жалкие остатки чего-то, что когда-то было смыслом его жизни. И он не знал, что больнее, остаться в этой ловушке из жалости и вины, или совершить то, что он считал предательством, и уйти.